Андре Бьёрке - Паршивая овца [Мертвецы выходят на берег.Министр и смерть. Паршивая овца]
— А что, если она сама придет ко мне?
— Я прибью тебя, Веум. Изувечу.
— Ты знаешь, что пишут в газетах о таких вещах, Мюус?
Этот исторический эпизод был прерван подошедшим к нам мужчиной крепкого телосложения с зачесанными назад тронутыми сединой волосами, робкой улыбкой на губах и тихим голосом. Похоже, он собирался показать нам последнее поступление в Аквариум. Роалд Серенсен, управляющий. Он спросил, чем может быть полезен и добавил:
— Это самое ужасное, что случалось со времен…
— Со времен визита Хрущева? — перебил его Мюус. — Окажите мне такую любезность и выведите этого господина. Он сделал все, что мог. Все. — Он посмотрел на меня и добавил: — Отдохни, Веум! Отдохни!
Затем повернулся ко мне спиной и слепо устремился прочь, пока не натолкнулся на полицейского, на котором он мог сорвать зло.
Управляющий проводил меня до ворот.
И он, и кассирша явно жалели, что вообще увидели меня.
Я мог понять их.
13
Единственный раз в жизни я последовал совету Мюуса. Я решил отдохнуть.
Усаживаясь в машину, я никак не мог поверить, что приехал сюда сегодня утром, а не полвека тому назад.
Я спустился в город с Нурднесбаккена, проехав квартал, чудом уцелевший во время бомбежек в войну, переживший не только взрыв 1944 года, но и послевоенную экспроприацию. Один-единственный дом здесь сгорел во время пожара в 70-е годы. Остальные же стояли, как и прежде, только еще более заброшенные.
Я проехал по улицам Страндгатан и К. Сюнда на Рыбную площадь. Это могло быть совершенно обычное субботнее утро. Если бы не две вещи. Сияло солнце. И только что умер человек.
Рыбные торговцы, щурясь на солнце, уже выстроились на площади. Молодые родители с детьми важно шли мимо. Вокруг, как в заколдованном танце, кружила влюбленная пара. Около парапета у края причала компания молодых людей лет пятидесяти ела креветки и делала вид, что им всего пятнадцать. Красавицы на любой вкус — от семнадцати до семидесяти — проплывали мимо, наслаждаясь солнцем и возбуждая внимание у представителей своего поколения.
По идее, застряв в пробке, я должен был бы сейчас очуметь от счастья, которое я всегда испытываю при виде весеннего солнца в ноябре. Мне надо было бы распахнуть дверь машины, сделать на крыше впереди стоящего автомобиля сальто-мортале, сорвать дворники с лобового стекла остановившейся рядом машины и запеть дуэтом с первым попавшимся голубем. Но ведь умер человек. Человек, с которым я договорился встретиться. Так что в сердце у меня бушевала гроза, а на лбу собирались морщинки.
Я свернул наверх к Хеддену. Рядом со стадионом «Мюлебанен» мне удалось найти свободное место между двумя машинами и припарковаться. С футбольного поля раздавались радостные крики, звуки удара по мячу и топот бегущих ног.
Собственно, ноябрь — самое неподходящее время года для игры в футбол. Все финальные игры уже сыграны, все серии матчей закончены. Только возрастные группы продолжали свою вечную борьбу и были сами для себя звездами английской лиги. «Мяч! Мяч!» — кричали они и занимали самые безнадежные позиции. И если уж кому-нибудь из них удавалось завладеть мячом под носом у нападающего, то он тут же с энтузиазмом попавшего на мировой чемпионат выделывал такие па, что заставили бы Марэдонну умереть от стыда, но вызывали восторженные вопли у завистливых игроков своей команды.
— Отлично! Прекрасно сделано, Пидди! — орали они.
В сине-красных формах все выглядели как близнецы. Я шел вдоль высокой ограды, отделяющей стадион от дороги, и пытался отыскать Томаса. Недавно ему исполнилось пятнадцать. Он был как раз в том возрасте, когда руки слишком длинны, ноги мешают друг другу, а сердце при беге бьется у тебя в руках.
Но я никак не мог его найти.
Не играл же он в другой команде, зеленых?
Нет.
Наконец я увидел его. Он сидел «на скамье» — на нижней скамейке дальней северной трибуны, вместе с двумя мальчиками и мужчиной, по всей видимости тренером. Он что-то сказал Томасу, и тот кивнул. Тренер выкрикнул чье-то имя. Один из игроков споткнулся и ушел с поля. Томас занял его место. Он хотел выйти на поле неторопливым размеренным шагом, но ноги заплелись, как всегда, и мальчику пришлось приложить максимум усилий, чтобы не упасть.
Я остался за оградой под деревом, чтобы не смущать его.
Игра продолжалась. Томас бежал к мячу. Но его противник оказался проворнее, и мяч полетел в противоположную сторону. Томас полетел за мячом. Этой осенью он был коротко пострижен, и волосы его заметно потемнели. Он уже становился взрослым, вырастая из светлого времени детства, которое его родители умудрились сделать для него таким трудным. Он уже выносился на просторы жизни. Стригунок в табуне ему подобных. Через несколько лет я сам, Беата и ее новый муж потеряем свое влияние на него. Он будет жить своей собственной жизнью, найдет себе кобылку и, может, захочет жить в зеленых лесах или высоко в горах.
Но сейчас он все еще был жеребенком.
В его манере игры не было ни смысла, ни цели. Он все время бегал за мячом, но на протяжении тех пятнадцати минут, что он носился по полю, я ни разу не видел, чтобы он хоть раз находился хотя бы в относительной близости к мячу. Но он все время бежал и бежал вперед, участвуя в личном марафоне, следуя своим собственным, совершенно отличным от других, правилам.
В конце концов ему вновь пришлось выйти из игры. Тот, кого он подменял, вылетел на поле, и не прошло и пяти минут, как был забит гол. Томас вытирал пот со лба, а тренер трепал его по плечу, приговаривая:
— Хорошая работа, Томас! Отлично, Томас!
Он оставался на скамье до окончания матча. А потом направился вместе с другими в раздевалку. Он почти не разговаривал с товарищами.
Внезапно он что-то вспомнил и стал оглядываться. Я уже направлялся к нему.
Мы помахали друг другу.
Он улыбался.
Мы решили отдохнуть. Вместе.
В Аквариум в ту субботу мы не пошли. Кроме того, он уже стал слишком взрослым для такого похода.
Вместо этого мы заехали в видео-салон, где каждый выбрал себе фильм по вкусу.
Он взял «Mad Мах II». Я же хотел отыскать «Casablanca». Напрасно. Мне пришлось удовольствоваться «Кровь льется на Западе», которому уж никогда не получить довесок «И».
Дома мы пожарили два бифштекса и приготовили в качестве гарнира печеный картофель и брокколи. Мясо мы запили минеральной водой «Фаррис», а потом перешли на травяной чай. Мне была оказана необходимая помощь, и в результате я смог победить шахматный компьютер. Наши сердца забились, когда на экране вспыхнули надписи «Black» и «I lose». Мы завопили еще громче, чем юные болельщики сегодня утром на стадионе. Я осторожно спросил:
— Ну как у тебя идут дела с футболом?
Он помедлил.
— Нууу — хорошо.
— Тебе нравится?
Он только кивнул.
Мы включили «Mad Мах II», который тут же унес нас по автобанам к конечной точке на горизонте, вспыхнувшей на вечернем небе надписью: «The End».
«Кровь льется на Западе» показалась Томасу слишком длинной, но он вежливо продолжал смотреть на экран и старательно прикрывал зевающий рот рукой, которая стала уже почти такой же большой, как и моя.
Первый — и последний — стаканчик водки я выпил уже после того, как Томас лег спать. Как обычно, я зашел к нему в комнату, чтобы посмотреть, как он спит. Присутствие еще одного человека в доме, где мне приходилось почти всегда бывать наедине с собственными тяжелыми мыслями и снами, давало своего рода уверенность.
В воскресенье погода начала портиться, не успев установиться. Так всегда бывает в доме после предпраздничной уборки, когда уже на следующий день в углах серебрятся нити паутины. Ветер сменился с северного на западный и в течение нескольких часов бился в Людерхорн, пока наконец не перешел к традиционному натиску с юго-запада и не приволок с собой грязную завесу облаков.
Мы отправились на прогулку в горы, но, когда перешли Видден, начался дождь. Когда же мы дошли до Хаукеландской больницы, он разошелся по-настоящему. Мелкий холодный осенний дождь, которому удалось-таки загнать в крошечную будку остановки троллейбуса грустных медсестер с мягкими формами и раздражительных посетителей с острыми зонтами. Время посещения прошло, в буквальном смысле.
Мы вышли из автобуса у старой Ратуши. Когда автобус отъехал, на другой стороне улицы я внезапно увидел Александра Латора.
Он тоже обратил на меня внимание. Наши взгляды встретились. Он сделал неопределенный жест рукой и открыл рот.
Я помахал ему, приглашая подойти к нам.
Он посмотрел по сторонам и ступил на мостовую.
Из-за поворота с улицы Кафедрального собора с визгом вылетела машина, несущаяся со скоростью не меньше восьмидесяти километров в час. Это был «форд-скорпио» с затемненными стеклами.
